Крестоносцы-наемники в Византии

Для современников крестовые походы были в первую очередь благочестивым мероприятием в целях защиты святых мест, замаливания собственных грехов и доказательства своей веры. Цель обогащения как божественной отплаты в этой жизни была в их сознании на втором плане, даже если и на первом в действиях.

Совсем, казалось бы, другим явлением было средневековое наемничество. Наемные дружины - один из привычных способов ведения войны и, тем более, усмирения внутренних конфликтов в странах средневековой Европы. В Х-ХII вв. наемные дружины королевских телохранителей с доминирующим иноземным элементом известны почти во всех странах. Вот лишь несколько примеров: «Славяне» на службе Оттона II и поляки, отправленные к Оттону III Болеславом Храбрым в 1000 году (Титмар Мерзебургский. III 21, IV 46, VIII 32); хускарлы в Англии; возможно, сакалиба Кордовского халифата; иноземные союзники Болеслава Храброго и Стефана Венгерского; хирды конунгов Дании и Норвегии и конечно варяжские наемники киевских князей Владимира и Ярослава [1].

Варяги сыграли в истории Восточной Европы роль, почти сравнимую с ролью нормандских наемников в Южной Европе. Ведь история владений последних также началась с найма после 1010 года барийским мятежником Мело в Капуе 40 норманнов, бежавших от гнева герцога Ричарда II. В мае 1017 г. Мело привел этих людей в Апулию, которая почти вся перешла вскоре под его контроль. По мере усиления притока бродячих рыцарей из Нормандии, появлялись все новые государи, готовые платить им деньги. В 1028 г. Сергий IV Неаполитанский нанимает нормандца Раннульфа для войны с капуанскими ломбардцами и дает ему в отплату крепость Аверса. В свою очередь ломбардцам в 1030-х служат Вильгельм Железная Рука и Дрого, старшие сыновья Танкреда, владетеля замка Отвиль-ля-Гишар, позже отличившиеся в Сицилии уже под византийскими стягами [2]. А еще позже сами итальянские норманны использовали в своих междоусобных войнах сарацинские отряды, выступавший против них Папа Римский - швабские, а арабские эмиры нанимали себе на службу кастильских и арагонских рыцарей.

Все эти отряды были различного происхождения и служили на различных условиях, но кое-что их объединяло. Все они олицетворяли стремление правителей заполучить постоянную профессиональную силу, с одной стороны, и существующее предложение таковой силы, с другой. Какие бы позитивные отзывы [3] иногда не получало старинное, в значительной степени идеализированное наемничество сегодня, когда большинство армий мира формируются именно таким образом, в средние века отношение к ним никогда не было однозначным. Оно не было таковым даже у тех, чьи интересы защищали наемники. В любую эпоху наемники воспринимались значительно менее положительно, чем собственное ополчение.

Однако же ни одна историческая структура не является такой одномерной, какой ее хотелось бы видеть. Снять устоявшиеся штампы относительно крестового движения или средневекового наемничества могло бы явление, которое объединяет их обоих как равноценные мотивы. Было ли подобное в истории? Вероятно, наиболее показательным в отношении такого средневекового синкретизма наемной службы и религиозного благочестия была военная служба скандинавских крестоносцев в Византии как этап крестового паломничества.

Единственным исследователем этого явления явился исландский историк византийских варангов Сигфус Блёндаль [4]. Однако он всего лишь ввел в общую историю вэрингов-варангов несколько случаев, когда в их среду непосредственно попадали крестоносцы. В своих изысканиях С. Блёндаль опирался во многом на труд барона Поля Риана [5], тщательно изучившего все обстоятельства участия скандинавов в крестовых походах. Последний, однако, не занимался специально таким мотивом действий скандинавских крестоносцев, как военный найм в Византии. В то же время наемники-крестоносцы в Византии не заинтересовали почти никого из исследователей крестоносного движения, скандинавистов, византинистов ХХ в., хотя упоминания об этом явлении проскальзывают в специальной литературе.

Заданием данного исследования является установление динамики участия скандинавов в Крестовых походах и связанных с ним случаев найма в византийскую армию. Кроме того, необходимо установить мотивы, заставлявшие скандинавов соединять крестовый поход с военным наймом в православной империи.

Крестоносцы оказались в сложной ситуации. Участники первого крестового похода не просто действовали по просьбе византийского правительства, но и давали вассальную присягу. Однако по факту их независимых действий мы не можем считать всех крестоносцев этниками, то есть чужеземцами на византийской службе. И, хотя традиционно указывается на глубокую взаимную неприязнь византийцев и крестоносцев [6], было одно крестоносное землячество, которое стремилось попасть именно в Византию, остаться в ней, при этом вполне легально, с санкцией от своих королей. Речь о скандинавах.

Уильям Мальмсберийский следующими словами описывает эффект, вызванный проповедью Урбана II: «Валлийцы оставили свою охоту, шотландцы - своих родных вшей, датчане - свои напитки, а норвежцы - сырую рыбу» (Gesta Regum. II, P. 399) [7]. Это уникальное публицистическое замечание как бы вводит нас в проблему участия скандинавов в крестовых походах.

Вот несколько примеров такого участия:

Альберт Аахенский, Гийом Тирский и «Estoire des Eracles» рассказывают про датского принца Свено, участника Первого Крестового похода, который перешел к византийскому императору сразу после взятия Никеи вместе с полутора тысячами воинов, после чего отправился далее, к Антиохии, но погиб вместе со всем своим отрядом, окруженный турками [8].

Тот факт, что эта история не известна не только Анне Комнине, но и датским источникам - Саксону Грамматику и Кнютлинга-саге, вряд ли лишает достоверности это сообщение. Именно по данным причинам в нем сомневался С. Блендаль [9]. Однако, скорее это говорит в пользу того, что Свено на самом деле был представителем не королевской семьи, а какого-либо из менее знатных родов Дании, соответственно, этот факт не был столь значим для королевских историографов. Для византийцев он был настолько привычен, что не требовал отдельного упоминания. С другой стороны, Альберт Аахенский уверенно говорит о том, что Свено сопровождала в походе его жена Флорина, дочь бургундского герцога, очевидно, Эдда I. Кроме того, хотя из 15 сыновей датского конунга Свена Эстридсена (1047-1076 гг.) известны судьбы лишь нескольких его преемников на троне, но согласно «Саге о Кнутлингах» двое сыновей также носили имя Свен (Sveinn) [10]. Один из них вполне мог быть тем самым датским принцем Свено, который погиб в 1097 г. на византийской службе.

Близок к рассматриваемому явлению эпизод, о котором упоминает Саксон Грамматик (I, 338ff), Eriksdrápa Маркуса Скеггьясона и основанный на этой драпе фрагмент Кнютлинга-саги [11]. Около 1102-1103 гг. датский король Эрик совершал паломничество по святым местам. В первую очередь он посетил Константинополь, где его радостно встретили датчане на императорской службе, и достаточно подозрительно - сам император. Император остерегался слишком близких контактов между своими стражами и их сюзереном, но оказалось, что Эрик полностью поддерживает стремление датчан заслужить славу и деньги на византийской службе. Это, очевидно, было неожиданностью для властителя державы, которая не столько экспортировала кадры, сколько импортировала их (не считая церкви). Потому император богато одарил Эрика, предоставил ему 14 кораблей (piratica navigia по словам Саксона) и пол-леста золота («gulli rauðu halfa lest» по данным драпы про Эрика) для дальнейшего пути. Маршрут Эрика окончился на Кипре, где он умер от лихорадки, а его жена, королева Ботильда - на Масличной горе под Иерусалимом [12].

Почему нас заинтересовала эта история? Дело в том, что королевская чета явно сопровождалась немалой свитой. Количество людей в ней сложно рассчитать. С. Блендаль считал, что 14 кораблей, предоставленных Эрику, были дромонами, то есть вмещали все вместе до 4200 пассажиров. Однако данные относительно вместимости дромонов в значительной мере гипотетичны, а большинство их экипажей (ок. 230 из 300 человек) составляли гребцы. К тому же под пиратскими кораблями Саксон мог иметь ввиду захваченные ромеями суда арабов, значительно менее вместительные. Не может дать конкретную информацию и сумма в пол-леста золота. Лест - исландская единица веса, равнявшаяся 3840 фунтам или 1567 кг. В переводе на византийские единицы указанная источником сумма даст приблизительно 24 кентинария золота. Эту сумму С. Блендаль считал потраченной казной на найм указанной свиты на византийскую службу. Но вероятнее, что такая сумма является поэтическим преувеличением.

Дальнейшая история свиты Эрика определенно неизвестна, но мы знаем про место в котором умер Эрик - город Basta (Пафос) на Кипре, в котором в середине ХII века стоял гарнизон, состоявший из варангов. Точные сведения о нем можно найти в старейшем исландском итинерарии. Его автор - второй аббат Тингейрарского монастыря Николас Семундсон (1148-1158 гг.) либо аббат бенедиктинского монастыря в Мункатвера Николас Бергссон. Вот, что он пишет в описании своего паломничества в Святую землю: «Затем два дня [пути] по морю (от Патары. - О. Л.) до Кипра. Там есть морской залив, который норманны называют Атальс-фьорд (залив Анталья), а греки Callus Satalie. На Кипре есть город, который называется Беффа (Пафос. – О. Л.), там находится отряд вэрингов (Væringjaseta), там умер Эрик Свенссон, конунг данов, брат Кнута Святого» [13]. Это сообщение, оставленное, по характеристике Е. Мельниковой, не столько христианским писателем, сколько наблюдательным скандинавом-христианином [14], вызвало дискуссию среди исследователей, находился ли этот лагерь варангов в том самом замке Saranda Kolonnes, который был занят английским королем Ричардом I в 1191 году, и следы которого остались до сего дня в позднейшем замковом строении Лузиньянов [15], или где-либо в другом месте [16]. В любом случае гипотеза С. Блендаля про то, что этот гарнизон был первоначально составлен из свиты короля Эрика, нанятой Комнинами и оставленной на месте его гибели, а также из тех византийских варангов-датчан, которые, возможно отправились в паломничество вместе с ним, имеет полное право на существование.

Следующие два примера более типичны.

По данным Альберта Аахенского около 1110 г. в Святую землю (точнее в порт Аскалон) прибыла экспедиция норвежского короля Сигурда Магнуссона (Альберт по недоразумению называет его «Магнус, король Норвегии» [17], а Сикард Кремонский и вовсе непонятным «Гернан, король Норвежский» - «Gernani regis Norvegensium» [18]). В скандинавскую традицию Сигурд вошел под прозвищем Йорсалфар, что значит Путешественник в Иерусалим или Крестоносец. Это плавание детально, хоть и со многими фантастическими подробностями, обрисовал Снорри Стурлуссон [19], кроме того, о нем упоминают ряд арабоязычных источников (Ибн аль-Атир, Ибн Хальдун). 19 декабря 1110 г. Сигурд помог иерусалимскому королю Балдуину захватить Сидон, что последовало сразу после взятия Балдуином Беруты. Про это сообщает уже тирский архиепископ Гийом (ХI, 14), который вообще не называет имени «брата короля» (а Сигурд действительно был соправителем своего старшего брата Олафа IV Магнуссона), который руководил экспедицией, а упоминает лишь «некоторых людей с западных островов, особенно из их западной части, называемой Noroegia» [20]. Другие источники сходны в описании этих событий.

Согласно «Хеймскрингле» Снорри, по дороге домой Сигурд остановился в Константинополе, где подарил императору Алексею все свои корабли и разрешил остаться значительной части своей дружины на византийской службе. Дальнейший путь Сигурда лежал через Болгарию, Венгрию, Паннонию, Сваву (Швабия?), Баварию, Саксонию и Шлезвиг. В английском переводе Б. Бенедикца книги С. Блендаля указано на путешествие через Россию [21], однако это - ошибка переводчика. С. Блендаль вообще не уточнял путь, которым возвращался Сигурд [22].

Ф. Шаландон считал, что Сигурд оставил в Константинополе все 60 кораблей, «шедевров норвежского мастерства», с которыми со слов скальда Торарина Короткого Плаща, записанных Снорри Стурлусоном, он отправился в путешествие [23]. Очевидно, французский исследователь имел в виду медное позолоченное скульптурное изображение дракона с носа судна самого Сигурда, которое долгое время хранилось в церкви Св. Петра в Константинополе. В 1204 г. фландрийские крестоносцы захватили его как трофей и голова дракона оказалась в Генте [24], где она (или ее реплика) до сего времени украшает колокольню ратуши.

Однако, по пути Сигурд согласно Снорри, девять раз принимал бой с различными врагами и имел потери. Информация Снорри находит подтверждение у Альберта Аахенского, который указывает только на 40 buzis, которыми прибыл в Аскалон король Магнус, то есть к прибытию в византийскую столицу Сигурд имел не более 40 кораблей. Справедливости ради отметим, что Сикард Креионский указывает на 60 кораблей Гернана Норвежского. С. Блендаль предложил гипотетическое количество воинов, оставленных в Константинополе. Учитывая количество суден, которое можно найти в работе Снорри, возможные и указанные источниками потери, а также минимальную необходимую свиту возвращающегося домой короля, это количество можно условно оценить в 2500 человек, что не так уж и мало для средневекового войска [25].

Интересно еще и то, что, судя со слов Снорри, будущие наемники рассчитывали на такой результат с самого начала. Роль эмиссаров, услугами которых пользовались императоры, вербуя войска [26], в этом случае сыграли норвежцы, которые вернулись из паломничества Скофти Эгмундарсона 1102 г. Глава путешественников умер в дороге, а значительная часть его спутников также осталась в Константинополе. «Говорили, что в Миклагарде норвежцы, которые нанимались на службу, получили уйму денег» [27].

История, рассказанная Оркнеинга-сагой [28], объединяет в себе две формы привлечения скандинавов на ромейскую службу: деятельность эмиссара и крестовый поход. Кратко ход события таков: где-то между 1151 и 1153 годами по предложению норвежца Эйндрида Младшего оркнейский ярл Регнвальд Кольссон Кали отправился с четырнадцатью кораблями в крестовый поход. Но это никак не было целью Эйндрида, поскольку сразу после прохождения Гибралтара он со своим кораблем и с пятью кораблями ярла направился в Византию, в то время как остальные оркнейцы, миновав Крит, достигли Акры и некоторое время пребывали в Святой земле. После этого ярл направился в Константинополь. Из стиха, приписанного Регнвальду, понятно, что он собирался наняться на византийскую службу (Þiggjum þengils mála - «получим плату»), но в Константинополе он поменял свои планы. Вместо найма ярл провел в имперской столице зиму и вернулся, оставив в Византии свои корабли, сушей. Из приведенных ранее примеров мы знаем, что при таких условиях значительная часть его войска должна была бы остаться в Византии.

В Константинополе Регнвальд встретился с Эйндридом, который, как оказалось, занимал высокий пост на службе у императора. Именно эта встреча изменила планы оркнейского ярла, так как он не хотел служить под командой Эйндрида, показанного в саге человеком не высокого происхождения и не слишком доблестным. Роль его, однако, вполне определенна. Эйндрид Младший был эмиссаром, отправленным на север за наемниками императором Мануилом Комнином (норв. Менелиасом), и очевидно, что он таки привел шесть кораблей, и почти заманил на службу остальную часть отряда по предводительством самого ярла.

Эйндрид Младший вообще личность интересная. Этот норвежец известен как источник сведений о скандинавах-наемниках, вэрингах, содержащихся в скандинавской литературе. Истории, рассказанные им Эйнару Скуласону, автору поэмы «Geisli», относятся к 1120-м годам (собственно к битве византийских войск и в их составе вэрингов во главе с Ториром из Гильсингяланда с печенегами при Верое в 1123 году). Крестовый поход ярла Регнвальда происходил в 1153/1154 году. Следовательно, срок службы Эйндрида оказывается достаточно внушительным. За это время он несколько раз побывал в Скандинавии в отпуске либо в качестве эмиссара, наборщика добровольцев. В конце концов, Эйндрид был убит в Норвегии в 1163 году по навету Эрлинга Скакки, его давнего недруга из окружения Регнвальда Оркнейского [29].

Позднее император Исаак предлагал войти в состав византийской армии датчанам, шедшим в паломничество в Святую землю через Константинополь. Об этом рассказывает анонимное сочинение Historia de profectione Danorum in Terram sanctam, созданное уроженцем датского Борглюма, каноником премонстранского монастыря в Тонсберге. Манускрипт с ним был обнаружен в 1625 году в Любеке Кирхманом [30]. Первым из пятнадцати баронов-организаторов похода был прославленный в войнах с вендами Аки Хвитастиксон, племянник епископа Абсалона и датского короля Вальдемара I, внук рюгенского принца Скьяльма Белого. Датский контингент собирался присоединиться к третьему крестовому походу, но, как и большинство предыдущих, опоздал к боевым действиям под Акрой. По дороге домой, весной 1193 года датчане были радушно приняты Исааком II Ангелом, богато одарены и приглашены остаться на службе. Определенную роль тут сыграл религиозный аспект: датский аноним подчеркивает значение Константинопольских реликвий, почтенных пилигримами, верингов-соотечественников, которые их демонстрировали. Петербуржская исследовательница Т.В. Николаева, сопоставляя этот случай с другими сведениями о связях Дании и Византии (рыцари Абсалона, миссия Петра Злого в Данию 1191 г.) приходит к выводу, что и в этом случае должны были действовать эмиссары [31], хотя источник ничего о них не говорит. Зато в нем указано, что любовь датчан к своим семьям, оставленным на родине, оказалась «выше их интереса» и заставила, по крайней мере, большинство вернуться домой [32].

Тот же самый источник повествует о другом отряде - норвежском, под предводительством Ульфа из Лауфнесса (Лёвнеса). Этот отряд состоял из нескольких кораблей и успел принять участие во взятии Акры. П. Риан считал возможным, что он позднее также был полностью принят в византийское войско. Единственным его аргументом было отсутствие дальнейших упоминаний об Ульфе, или о ком-либо из его спутников в норвежских источниках. П. Риан полагал, что именно из них происходил Хрейдар из Вика [33], который в 1195 г. был послан императором Алексеем III в Норвегию с миссией договориться о наборе там отряда в 1000 верингов (Сага о Сверрире. 127).

Из четырех известных форм привлечения наемников на службу в Византию (индивидуальный наем, наем по международному соглашению, посредством эмиссара и привлечение пилигримов-крестоносцев) последняя форма - наиболее экзотична. С одной стороны она могла эффективно действовать лишь в период наибольше го размаха крестоносного движения, когда оно достигало скандинавских стран и охватывало массы вооруженных, умеющих и желающих сражаться молодых людей. С другой стороны, из всех крестоносцев только датчане и норвежцы регулярно и сознательно соединяли благочестивое дело с заработком на службе у схизматиков-ортодоксов. Впрочем, для скандинавского обывателя ХI в. церковный раскол еще не стал важной для мировосприятия реальностью. Именно на этот период приходится наибольшее число «греческих» крестов на рунических камнях Швеции [34]. Очевидно, не было ничего необычного в решении скандинавов использовать крестоносную акцию своего конунга для успешного прибытия в Византию. Можно допустить, что это было более почетно, чем бежать туда от преследования враждебными соседями, как оказались среди варангов-вэрингов многие из героев саг. Кроме того, и сами наемники могли использовать свою приближенность к святым местам христианства для паломничества, и тогда средством становился найм, а паломничество - целью. Именно так поступил Харальд Хардрада, посетив во время своей службы в Византии Иерусалим [35]. Соединил паломничество в Иерусалим со службой императору Мануилу Комнину и брат норвежского короля Сверрира Сигурдарсона Эйрик, вернувшийся домой весной 1181 г., опознанный и принятый в дружину короля (Сага о Сверрире. 59). Позже он, правда, претендовал на часть королевства, но его претензии остались неудовлетворенны. Все это было воспето в сагах, и не исключено, что история Харальда определенным образом способствовала снятию барьера между благочестием и прагматикой, если он вообще когда-либо существовал.

Что заставляло скандинавов выбирать именно такой способ крестового паломничества?

В странах Скандинавии любые путешествия воспринимались как с прагматической точки зрения, так и с позиции наилучшего способа демонстрации своих способностей и доблести. Наемничество в византийской армии отвечало всем требованиям скандинавского менталитета. Посему самый широкий спектр населения привлекался к нему.

В Х-ХII вв. Скандинавия переживает процессы, определенно непростые, государственного объединения, централизации власти и земельных владений королей. С географической карты исчезают целые королевства, существовавшие на основе древнего племенного подразделения скандинавских народов. Им на смену приходят три крупные территориальные королевства. Нанесен удар владельцам одалей, наиболее предприимчивой части населения. Таким образом, высвобождается большое количество людей, среди которых особо выделяются молодые, сильные мужчины. Сыновья шведских бондов и бывшие дружинники норвежских хевдингов и конунгов составили основу тех многочисленных авантюристов, которые отправлялись в самую отдаленную часть известного скандинавам мира, чтобы заработать там славу и фактически организовать свое будущее. Пусть их количество исчислялось несерьезной цифрой в несколько тысяч человек в год, однако все внимание общества было сконцентрировано на их приключениях и еще успехах викингов. Сказителям саг и скальдам не были интересны крестьяне и купцы [36]. В то же время именно устный эпос определял популярность того или иного занятия, вовлекая в ряды вэрингов все новых юношей.

Сильнейшие из местных конунгов становятся королями-объединителями. Более слабые исчезают и вместе с ними исчезают те социально-политические структуры, которые ими контролировались и их поддерживали, местные языческие культы. С упадком дружин прекращаются и их походы [37] и индивидуальные путешествия в Византию. Три скандинавских короля предпочитают использовать воинственность своих подданных с более прагматичной целью, например для экспансии в Прибалтике [38]. Таким образом, тот же процесс централизации власти, переструктурирования и перестабилизации общества, которые вначале вел к усилению миграций скандинавов, с течением времени их же и прекратил.

Византия - главная цель путешествий будущих наемников (другие цели - Русь, Кавказ, Хазария, возможно, Польша и Болгария). Говоря словами Х. Эллис-Дэвидсон и Дж. Шепарда здесь не было договоров и споров за землю, которые расшатывали скандинавское общество, зато было много внешних врагов и золота, а значит - возможностей продемонстрировать свою доблесть за соответствующее вознаграждение [39], возможностей gulli skífa – «дробить золото» (по выражению рунических камней, напр. Söd165 [40] или Söd163 [41]).

В конце ХI в. норвежские ярлы и английские графы избирают морской путь в Византию вокруг Европы. Их более не удовлетворяет долгий и небезопасный путь через Восточную Европу, разделенную враждующими ветвями Рюриковичей, каждый из которых стремился привлечь наемников на свою сторону, не пропустив к соседу, не говоря уже о Византии. Система наемного пути из варяг в греки рухнула. Кроме того, информативная связь народов Европы в достаточной степени обеспечивала скандинавских феодалов, возглавивших отныне наемное движение, данными о спросе и заработках на Руси и в Византии (которая сама об этом заботилась), и это сравнение было не на пользу русской дружинной системы.

И тут очень кстати пришлось развернутое европейским рыцарством крестоносное движение. Присоединившись к нему, скандинавские наемники попадали в свежую струю идей, окрыленных благочестивыми побуждениями, за которые следует обязательная расплата еще в этой жизни, идей обеспеченных новой инфраструктурой, маршрутами, транспортом и пр. Принадлежность к пилигримам давала свои преимущества желающим добраться до Византии.

Византия привлекала своей платой. Плата (ежегодная рога и ежемесячный ситиресий) - то, что цементировало наемные подразделения византийской армии. Провинциальные рекруты-стратиоты приносили с собой в фемную армию личные, семейные, клиентные связи, местничество, приводившее каждого солдата к зависимости от значительного количества факторов помимо своего главнокомандующего. С другой стороны росы, варанги, норманны и другие наемники зависели лишь от того, кто платил им деньги, то есть от императора. Возможно, что эти выплаты воспринимались ими так же как пиры, которые давались конунгами и князьями Северо-Восточной Европы для подтверждения своего авторитета, своеобразные потлачи. Человек, получивший дары, в ответ обязан был быть верным дарителю, если не способен равноценно отплатить - таков был менталитет жителей севера в раннее средневековье [42]. Нельзя забывать про эту крепкую связь между даром-платежом и верностью северян. Это объясняет, почему грубые наемники, которым греки не очень доверяли в целом, пользовались славой исключительно верных той династии, которая их наняла.

Византия могла за деньги купить и союзность целого государства в борьбе с третьей стороной, подтверждением чего может служить военная помощь фатимидского махди Убейдаллаха Византии во время восстания в Италии. За нее калабрийский стратиг Евстатий должен был выплачивать арабам 22 тыс. номизм (3 кентинария) в год, а с 922 г. - 11 тысяч (Cedrin. II, 354-357) [43]. И вообще, международные договоры - слишком деликатное дело, чтобы найти истинное различие между союзной помощью и наймом войска. Чем в действительности является договор 1261 г. между Михаилом Палеологом и коммуной Генуи, согласно которой генуэзцы оснастили 60 галей и предоставили экипажи за византийскую плату-рогу и филотимию (почетные привилегии или бонусы)? Кроме того, генуэзцы получили Галату и исключение из торговых податей [44].

Всех скандинавов, набиравшихся в наемники византийцами можно разделить на две мотивационные группы: те, кто работал на будущее свое и своей семьи, оставшейся на Севере Европы, и те, чьи связи с родиной были разрушены.

Что касается первых, то их право собственности в Скандинавии и в Греции было юридически закреплено, начиная с самых первых лет присутствия северян в византийском войске, еще когда они приходили туда под видом росов, вместе со славянскими дружинниками из Руси.

Уже русско-византийский договор 911 г. содержал статью № 13: «О работающих в Грецех Руси у хрестьяньскаго цесаря. Аще кто умреть, не урядив своего именья, ци своих не имать, да възвратить имение к малым ближикам в Русь. Аще ли сотворить обряжение таковыи, возьметь уряженое его, кому будеть писал наследити именье, да наследить е» [45]. Эта статья закрепляла возможность получения родственниками погибшего его имущества, включая заработок за время службы. К сожалению, нет возможности установить, действовала ли эта норма на протяжении всей истории наемников-росов, не говоря уже о варангах и крестоносцах, примкнувших к ним.

Г.Г. Литаврин [46] реконструировал процедурную сторону данной статьи и пришел к выводу, что в большинстве случаев имперские власти брали под свой контроль вещи покойного, и были обязаны передать их официально через русских послов или торговые караваны с соотечественниками в его родные края. Но эта же статья учитывает возможность существования завещания. Встает вопрос, по какому законодательству оно оформлялось. Наиболее вероятно, что чиновники-ромеи принимали во внимание только завещания, составленные по византийскому образцу. Вряд ли это было проблемой для наемников, ведь при каждом отряде были переводчики, вероятно знакомые с такими юридическими аспектами. Значит, наемник мог завещать свое имущество семье в Скандинавии, либо новой семье, заведенной в Византии, либо родственнику-соратнику.

С точки зрения норвежского Gulaþingslög (согласно традиции, впервые эти законы зафиксированы конунгом Хаконом Добрым (935-961) при помощи Торлейва Разумного, сына Гйорда Кари [47]), путешествие в Грикланд было настолько опасно, что имущество путешественника сразу переходило к наследнику (в случае путешествия в любую другую страну в течение трех лет имущество сохранялось управителем, назначенным при свидетелях) [48].

Более привычные к выездам в Грецию шведы, имущество (bó) путешественника в Грикланд, оставившего в Швеции жену и детей, сохраняли без срока до его возвращения и никто не мог им завладеть до полной уверенности в невозвращении. Тогда в наследство вступал тот, кто был наследником в момент отъезда. В случае, если целью путешествия был не Грикланд, наследник получал имущество уже через год [49]. Так гласят Västgötalagen - Вестйётландские законы, последняя редакция которых составлена около 1220 г. Эскилем Магнуссоном из клана Фолькунгов [50]. Шведский историк Х. Шюк (1914 г.) считал, что положения шведских законов могут свидетельствовать о том, что поездки в Грецию оставались привычным явлением и во времена, наступившие после классической эпохи викингов, фактически в период крестовых походов [51].

Скандинавы имели надежную связь с Византией. Много кто возвращался в Скандинавию, свидетельством чего являются как упоминавшиеся греческие кресты, так и многочисленные точные исторические данные о византийских событиях, помещенные в сагах. По подсчетам Г. Литаврина, наличие постоянного корпуса варангов с постоянным пополнением должно было привести к тому, что каждый год несколько сотен воинов возвращались назад, и несколько больше (пополнение боевых потерь) прибывало в Византию [52].

Скандинавы даже в Византии считали себя подданными своих «национальных» королей, а не (или не только) императора. Уже упоминалось о том, как варанги датского происхождения требовали допустить их к королю Эрику, чтобы приветствовать его. И император согласился на это, однако при условии, что в датский лагерь они будут приходить небольшими группами. В исследовательской литературе указывалось на высокий уровень достоверности описанной в саге ситуации, вероятно со слов очевидца [53]. В любом случае сага передавала представления скандинавов того времени, по которым варанги должны были поступить именно так.

Еще одно замечание содержится в труде Саксона Грамматика. Известие о победе епископа Абсалона над вендским королем Пржемыслом достигло тех из рыцарей датских, кто получал заслуженную плату в Византии, и весьма их обрадовало [54].

Но значительная масса наемников-северян приходила на византийскую службу навсегда, ничего не оставляя позади. Особенно много таких маргиналов было именно среди тех, кто нанимался индивидуально. Выборка из одиннадцати героев исландских семейных саг, которые побывали на службе в Грикланде и чьи обстоятельства вступления на службу хоть как-то известны, показывает, что: четверо из них были путешественниками-авантюристами, которые вернулись из Грикланда с большим состоянием (показательно, что трое побывали в Византии еще в Х в., когда найм росов совершался на период военных действий и не предполагал постоянного пребывания наемников); четверо были либо убийцами, скрывавшимися среди варангов от преследований родственников убитых, либо оказались на чужбине из-за ссор в Исландии; соответственно, еще двое выполняют роль мстителей, как минимум один из них прибыл в Грикланд именно ради этого (Торстейн Вига-Стирссон из «Хейдарвига-саги»); норвежец Берси из «Саги о Финнбоги», вероятно, оказался среди охранников Иоанна Цимисхия («конунга Йона») из-за своего долга норвежскому конунгу Хакону-ярлу в 14 марок серебра. Впрочем, С. Блендаль не считает данные этой саги достоверными [55]. Итак, как минимум пятеро из одиннадцати не имели намерения возвращаться. Этот процент (45%) можно считать достаточно обоснованным для одиноких наемников из Исландии и Норвегии, процент для шведов и росов должен бы уменьшаться соответственно расстоянию от Византии. И, необходимо отметить, это соотношение не имеет никакого отношения к крестоносцам, большая часть которых отправлялась в Византию со своими сеньорами и имела несколько иные мотивы, чем бегство от кровной мести.

Византия сама инициировала прибытие потенциальных наемников. Яркими примерами тому были действия Калокира при дворе Святослава Игоревича на Руси, Хрейдара при дворе Сверрира в Норвегии в 1191 г. и Ейндрида Младшего. Первые два примера - примеры неудачных миссий, они лишь доказывают то, насколько регулярной была политика Византии по приманиванию наемников. Удачные миссии даже не попадали в источники.

Понятно, что скандинавские крестоносцы-наемники, как и другие иноземцы в войсках Византии, попав в состав элиты, которой повезло «дробить золото в Грикланде», уже не слишком хотели вернуться на родину.

Итак, скандинавы, как мы выяснили, сознательно отправлялись в крестовый поход, рассчитывая при этом не только и не столько попасть в Сирию и Палестину, сколько в Византию. Византия же воспринимала это как обычное поведение западноевропейских варваров, а следовательно пыталась привлечь к такой форме отношений и других крестоносцев. И тут выявляется момент, традиционно упускаемый из виду в различных Историях Крестовых походов.

С самого начала Византия, еще не подозревая о потенциальных возможностях западноевропейских «варваров», просила наемников для борьбы с «варварами» восточными. Именно так только и можно проинтерпретировать призыв Алексея I к собору в Пьяченце, который предварил Клермонский собор и пропаганду похода в Святую землю Урбана II. Всегда, когда Византия обращалась к другим странам за помощью, предполагался вполне определенный вид помощи военной силой за договорную плату.

Приведем мнение на сей счет известного французского византиниста Поля Лемерля: «Можно много спорить о том, как франкские властители готовили и проводили крестовые походы, но вспомним - греческий император просил у латинян только наемников, чтобы помочь ему защитить христианский мир от неверных. Он не понимал цели крестового похода, не мог желать ему успеха, который подчинил бы Восток Западу. Он был прав, относясь с крайним недоверием к феодальным армиям, где религиозный энтузиазм обездоленных людей, использовался ради своекорыстных замыслов властителей. События четвертого крестового похода показали, насколько обоснованными были эти опасения» [56].

Несложно представить себе в этой связи, какой шок в ромейском обществе должна была вызвать непредсказуемая самостоятельность рыцарей, которые хотя и принесли присягу, но действовали исключительно (или почти исключительно) в своих личных целях. И все же рыцари действовали успешно. Их боеспособность, неустрашимость и выносливость подтверждали, что, регулярно набирая солдат из этих народов, император делает правильный выбор. Указанные качества настолько часто проскальзывают в описаниях «норманнов», «кельтов» или «германцев» в трудах Анны Комнины и Никиты Хониата, что превращаются в штамп. Невероятные успехи Первого крестового похода подтверждают, что это не слепой восторг авторов, привыкших к изнеженной придворной жизни.

Крестоносцы постепенно становились одним из источников набора наемников. Свидетельство тому - найм Мануилом Комнином крестоносцев из Иерусалимского королевства и с Родоса, сборного пункта на пути в Святую землю, для похода против мосульского атабека Нур ад-Дина в 1159 г. (Киннам. IV, 24). Мануил набрал в свою армию воинов, фактически, не успевших поучаствовать ни в каких операциях латинян. Участие в византийской военной операции таким образом и было их Крестовым походом. Иоанн Киннам не сообщает никаких дополнительных сведений о количестве или национальности нанятых. Но можно полагать, что найм в армию православного правителя был не слишком желательным и не привлекал представителей крупной аристократии, как это наблюдается в случае со скандинавами. В противном случае многочисленные хроники крестоносцев могли бы предоставить больше примеров подобного взаимодействия.

Задумаемся теперь, чем был для различных политических и этнических субъектов Четвертый крестовый поход. Для венецианцев - способ заработка на крупном заказе на строительство кораблей, а после - способ использовать в своих экспансионистских целях людей, имеющих первоначально совершенно иные, несовместимые с венецианскими, цели. Для жителей Константинополя, как известно, великое разрушение города и множество личных несчастий. К этому классу участников событий относятся все константинопольцы вплоть до сенаторов, как Никита Хониат.

Позиция самих участников крестового похода достаточно полно проанализирована в литературе. Мы знаем про прагматичные стремления лидеров похода, особенно Бонифация Монферратского. Благодаря двум уникальным источникам, созданным участниками похода, нам известно, что большинство рыцарей-крестоносцев до последнего штурма византийской столицы собирались продолжать путешествие в Египет. Знаем и то, что многие отказались и от взятия Задара и Константинополя и вообще от сотрудничества с Венецией. Если верить Жоффруа де Виллардуену, таковых было большинство. Они действительно отправились, но не в Египет, а в Сирию. К сожалению, мы очень мало знаем об этом аспекте истинного, состоявшегося Четвертого крестового похода. Шампанский маршал сообщает только о бесславном конце этого войска - часть умерла от болезней, часть была перебита сарацинами, а часть прибыла ко двору новоизбранного латинского императора Балдуина I в Константинополь и получила от него владения на землях Византии. Эти владения еще планировалось и было необходимо завоевать. Так, Этьен Першский получил Филадельфию во Фракесийской феме и очевидно не слишком преуспел в приобретении своего лена.

Обратимся теперь к договорам Бонифация с Алексеем IV. В Задаре царевич Алексей, будущий император Алексей IV, делал ни что иное, как нанимал себе западноевропейских рыцарей с целью сбросить узурпатора и вернуть себе трон - наиболее оптимальный и привычный для византийского императора, не надеющегося на воинственность собственных подданных, выход. Вот условия «международного договора», обсужденного в январе 1203 года: «Прежде всего, коли угодно будет Богу, чтобы вы возвратили царевичу его наследие, он поставит всю империю Романии в подчинение Риму, от которого она некогда отложилась. Далее, он знает, что вы поизрасходовались и что вы обеднели; и он даст вам 200 тыс. марок серебра и провизию для всей рати, малый и великим. И он самолично отправится с вами в землю Вавилонскую (Египет. - О. Л.) или пошлет туда своих послов, коли вы сочтете это за лучшее, с 10 тыс. ратников за свой счет; и он будет оказывать вам эту службу один год. А все дни своей жизни он будет держать в Заморской земле на свой счет 500 рыцарей» (Жоффруа де Виллардуен. I, 93). Здесь кроме веских политических условий (переход Романии в юрисдикцию папы римского), впрочем почти невыполнимых, мы видим также сумму в византийской монете равную более чем 175 кентенариям золота, которую требовали за свои услуги пилигримы, и условие снаряжение войска для дальнейших крестоносных действий. Все подсчеты численности участников похода дают цифру между 10 и 20 тыс. людей [57].

Император Исаак Ангел только повторил эти условия, прося крестоносцев остаться в Константинополе до весны 1204 года, чтоб обезопасить императора от народных волнений - прямая функция наемников. «Сеньоры, я стал императором благодаря Богу и благодаря вам; и вы сослужили мне самую большую службу, какую когда-либо предоставляли христианину. Так знайте, что многие делают вид, что благоволят ко мне, а на самом деле вовсе меня не любят; и что греки весьма раздражены тем, что я вашими силами восстановлен в своем наследии. Близок срок, когда вы должны уехать; а ваш уговор с венецианцами продлится лишь до праздника св. Михаила. В такой короткий срок я не могу исполнить своих обязательств по отношению к вам. Знайте, коль скоро вы меня покинете, что греки ненавидят меня из-за вас; я потеряю свою землю, и они меня убьют. Сделайте же то, что я вам сейчас скажу: если вы останетесь до марта, тогда я обеспечу вам ваш флот еще на год, начиная с праздника св. Михаила, и я оплачу венецианцам расходы, и я выдам вам все, что будет надобно вам, до Пасхи. А за это время я сумею так укрепиться в моей земле, что уже не потеряю ее; и мои обязательства вам тоже будут исполнены, ибо я получу деньги, которые притекут ко мне со всех моих земель; и у меня будут тогда корабли, чтобы плыть с вами или чтобы послать их с вами так, как я это обещал. И тогда у вас будет целое лето, с начала до конца, чтобы воевать» (Жоффруа де Виллардуен. II, 194-195).

Если в приведенных строках мы имеем дело с довольно неуклюжими формулировками латинского автора, не совсем осознававшего заурядность ситуации в глазах византийца, то нет лучшего свидетеля этих соглашений, чем Никита Хониат. Он наблюдал, как по столице собирали все ценности, какие только можно было раздобыть, чтобы выплатить долг войску, неразумно нанятому сыном Исаака Ангела. Для него даже снимали драгоценные оклады икон в церквях. Латиняне же получив причитавшиеся им деньги из церковной утвари сразу пускали их в оборот, «говоря, что им в этом нет греха, так как они получают свое жалование, не зная, откуда собраны следующие им суммы» (Никита Хониат. Вторичное царствование Исаака Ангела. 2). Фраза звучит практически как оправдание поведения наемников и укор тем, кто их нанял. Но в принципе роль латинян у сенатора Хониата сомнения не вызывает, как и в речи Никифора Хрисоверга, составленной 6 января 1204 г. и адресованной Алексею IV и патриарху Иоанну Каматиру [58]. В ней Хрисоверг предлагал несколько вариантов того, как императору выйти из кризиса и расколоть лагерь крестоносцев. Однако, про самих крестоносцев он неоднократно говорит как про «иноызячных италийцев, наученных и подчиненных императором». Таким образом, и византийцы воспринимали крестоносцев как нанятых и покоренных, но опасных союзников.

Итак, история крестоносного движения, проходившего в основном в противостоянии с внешней политикой Византийской империи, получает новый неожиданный оборот. Вера крестоносцев не препятствовала им выступать на стороне православной империи и в составе ее войск. Возможно, в периоды затишья это даже заменяло им участие в собственно крестовых походах. В войска Византии крестоносцев могла привести и нужда. Особенно же характерным наемничество было для скандинавских крестоносцев. Точнее скандинавы, по традиции, нанимавшиеся в византийскую армию, в период крестовых походов западноевропейского рыцарства получили возможность объединить две цели в одном путешествии.

С другой стороны, категориальный аппарат византийского наемничества пополняется еще одним понятием-явлением - наемники-крестоносцы, которое способно заметно сместить акценты при интерпретации многих событий ХI-ХIII веков.

© Луговой О.М., 2007
© Бойчук Б.В., 2007
DEUSVULT.RU, 2011

Примечания

*. Работа заняла второе место на I-м Международном Интернет-конкурсе научно-исторических работ «ИПИОХ-2007».

**. Данная работа частично опубликован в: Луговий О.М. Хрестоносне найманство у Візантії // Записки історичного факультету (ОНУ імені І.І. Мечникова). 2007. Вип. 18. С. 135-142.